Вторая жена - Страница 81

— Не сейчас же! — с ужасом воскликнула Лиана. Она подошла к кровати и наклонилась над умирающей, приоткрытые глаза которой уже затянуло могильным холодом, хотя грудь ее все еще равномерно поднималась и опускалась.

— Я никогда не успокоилась бы, если бы ее глаза еще раз открылись в ту минуту, когда я дотронусь до ее талисмана, и она унесла бы это последнее впечатление в могилу, — сказала молодая женщина, отступая. — Когда все кончится, придите за мною, хотя бы это было в глухую полночь. Я хочу вынуть из ее руки документ; ваша правда, я должна сделать это сама, но до тех пор не должно трогать этой бедной ручки… Лен, мне жаль, что приходится сделать вам один упрек: вы должны были еще тогда же, несмотря ни на что, отдать записку по адресу.

— Баронесса!.. — воскликнула ключница. — Вы говорите это теперь, когда все так счастливо устроилось, но тогда!.. Я была совершенно одна, все были против меня. Такие сильные противники, как гофмаршал и священник, мне не под силу: тут люди и искуснее меня не нашлись бы, что делать, а молодой барон, да разве он взялся бы расследовать дело? Господи Боже мой! Ведь это не голубой башмак, который можно поставить под стекло, а потом снять его!..

Густая краска разлилась по лицу молодой женщины, и испуганная ключница замолчала.

— Ах, что я болтаю! — поправилась она, — теперь, конечно, все идет хорошо; но тогда было не так. Вы сегодня сами слышали, баронесса, что он толкал ребенка, как собаку, со своей дороги… Я скажу вам, что бы тогда вышло: барон взял бы у меня записку, показал бы ее обоим господам, они громко засмеялись бы и сказали, что им все это лучше известно, потому что дни и ночи проводили у кровати больного. Меня же обвинили бы в обмане — это так же верно, как дважды два — четыре, и выгнали бы за ворота замка… Нет, нет, тут надо было наблюдать и выжидать… Еще если бы я знала, что в записке написано, то это другое дело, но я стояла далеко, когда покойный писал; а когда он подал мне бумагу и велел прочесть, то мне впору было только разобрать адрес… Недавно, когда она крепко заснула после сильного приема морфия, я взяла у нее книжку и хотела заглянуть в нее, но не могла ее открыть, — она точно запаяна кругом: не видно ни замка, ни пружины, — я думаю что ее придется сломать.

— Тем лучше, — сказала Лиана.

Она подошла к стеклянной двери и позвала Габриеля. Было уже поздно, слишком поздно, чтобы передать все Майнау, прежде чем он поедет во дворец, а он сказал ей, что по особенным причинам он должен непременно принять приглашение. Да ей и самой надо было еще одеться. Ее сильно возмущала мысль, что она должна наряжаться, стоять перед зеркалом в эти ужасные минуты, когда старые грехи должны быть вызваны на свет… Она торопливо ушла из индийского домика, чтобы успеть еще отыскать Майнау и хоть в коротких словах передать ему самое главное; но она не нашла его, а один из лакеев доложил ей, что барон вследствие известий, полученных из Волькерсгаузена, вышел неизвестно куда, может быть, пошел к садовнику. С грустью пошла она в свою уборную.

Глава 24

На обширном дворе Шенвертского замка стоял экипаж, запряженный серыми рысаками, а у самого подъезда — карета гофмаршала. Толстому кучеру не доставляло никакого труда управлять лошадьми. Это были прекрасные смирные животные; они стояли как ягнята, между тем как серые рысаки фыркали и нетерпеливо били копытами.

— Бестии! — ворчал гофмаршал, спускаясь в своем кресле с лестницы.

Он мог бы и сойти, но берег свои силы, зная, что во дворце ему придется немало стоять в присутствии высочайших особ.

Внизу, в сенях, в ожидании прохаживался Майнау, и в ту минуту, как лакеи спускали кресло со ступенек на мозаичный пол, из бокового коридора вышел человек. Увидя гофмаршала, он ускорил шаги и вышел в стеклянную дверь.

Гофмаршал выпрямился в своем кресле, точно не верил своим глазам.

— Это, кажется, негодяй Даммер, которого следовало бы давно прогнать? — обратился он к Майнау.

— Да, дядя.

— Так как же он смеет здесь так sans facons прогуливаться? — обратился он с выговором к лакеям.

— Он ужинал в людской, барон, — нерешительно ответил один из них.

Гофмаршал мгновенно встал на ноги.

— В моей людской, за моим столом?

— Любезный дядя, на людскую и людской стол, мне кажется, и я имею некоторое право, не так ли? — сказал спокойно Майнау. — Даммер привез мне известия из Волькерсгаузена; он может возвратиться только завтра; неужели же заставить его голодать в Шенверте?.. Он глупо сделал, что попался тебе на глаза, но тут он был с моего позволения.

— А, понимаю! Ты ведь филантроп и, верно, устроил в Волькерсгаузене исправительный дом, нечто вроде колонии преступников; очень хорошо!..

Гофмаршал опять опустился в свое кресло.

— Даммер забылся пред тобою. Само собою разумеется, что его тотчас же удалили из Шенверта. — Майнау говорил с невозмутимым спокойствием. — Но ведь и его не раз раздражали. Мы не должны забывать, что мы имеем дело с людьми, а не с собаками, которых наказывают кнутом за естественную и справедливую оппозицию… — Густая краска, покрывшая его лицо, свидетельствовала о том, что у него воскресла в памяти сцена, когда он, поддавшись своему вспыльчивому характеру, забылся до того, что поднял руку на человека. — Вместе с ним пострадал бы и его невинный старый отец. Даммер получил строгий выговор и переведен в Волькерсгаузен. Вот мы и сквитались!

— В самом деле? Ты думаешь? Замечательный мир между гофмаршалом фон Майнау и негодяем! Ну, хорошо, хорошо, пусть все идет своим чередом, но и у самой длинной нитки есть конец… Потрудись на этот раз предшествовать мне: я не желал бы, чтобы твои бешеные животные ехали за мной.